Я тут подумала и поняла, что пора мне открывать рубрику «воспоминания». Нет, мне не 68 и я не из тех, кто рвётся обучать жизни, мудрости и гармонии всё жиое в радиусе  киометра. Дело в том, что время от времени меня гожат, или, наоборот, заставляют улыбаться эти копошащиеся memories; так почему бы им не быть здесь?)

Дело было два года назад, на нон-фикшн — ежегодной книжной ярмарке с присутствием литературных звёзд (в кавычках и без). Моя тогдашняя соседка по общаге потащила меня с собой, а может быть я и сама напросилась...

Так вот. Стоим мы перед огромным советским гигантом, прикрытым не менее масштабным рекламным щитом с вывеской модным шрифтом «non-fiction». Под ногами — слякоть, нас окружает пёстрая разновозрастная толпа. Кате, как человеку особено нервному, стоть быстро надоело. 

-Пойдём как-нибудь так — махнула она мне рукой.

Я повиновалась, и вот мы уже пробились к металлоискателям у входа, Катя уверяет охрану, что мы из творческого вуза, тыкает в нос студенческий. Нас пустили бесплатно.

В холле гигантская инсталяция — колонна из книг. Мне, человеку, малосведующему в изощрениях постмодерна, это показалось забавным декоративным убранством (хотя, возможо, я была права). Отдел книг с автографами Куприна и прочих мы проскочили. Хотя, Катя, разумеется спросила, сколько стоит. Продавец со скепсисом посмотрел на наши подростковые одеяния и назвал цену порядка 60 тысяч. В рублях, или в долларах мы, разумеется, уточнять не стали. 

На другом этаже расположилась, собственно, ярмарка. Остеклённые комнаты без потолков, больше похожие на ширмы — «аудитории», где выступали те самые звёзды. Нам достался Гришковец. Я, восхищённая, смотрела на дядю из телевизора.

Тоном завсегдатая всякого междуобойчика он общался с публикой, активно жестикулировал; мне особенно запомнилось, как он изображал Джима Керри, потряивая плечами. Потом он подписывал книжки — мы с Катей стояли в толпе, когда по громкоговорителю бъявили очередную встречу — встречу с Юнно Мориц.

Рецедив совеременности — предпочтение безусловной классики классике современной (с трудом отнесла бы к ней Гришковца, но поьзуюсь терминологией самого мероприятия). Детсткая поэтесса 80и лет, сухая маленькая старушка, подошла к одному из книжных развалов. Здесь её уже поджидала реденькая очередь мам с цветными книжками. Катя купила в этой же лавочке сборник дествих рассказов, и мы встали за автограом.

Пока мы стояи, я наблюдала за ней. Гришковец ставил только закорючку подписи, а она, метнув острый взгляд на каждого приблизившегося, выслшав вопосы и дежурные пожелания здоровья, выводила слова — всё время разные — я видела по количеству текста и движению чёрной ручки. Меня поражал энтузиазм этой старой, даже дряхлой с виду женщины; в её глазах была какая-то искорка, хитрость, что-то, за чем трудно было угнаться. Искорка, и в то же время какое-то несметное детское упрямство, которое оживляло её всю. Подошла и наша очередь.

Катя — наивная девушка из Краснодара, где знают друг друга дворами и дружат квартирами, горячно-наивно начала:

-Здравствуйте! Как ваше здоровье?

Юнна Мориц сощурилась; хитрость и строгость так и ились из её маленьких глазок. Она выдержала паузу, а потом ответила — вопросом на вопрос:

-Ну вот мне почти 80 лет. Как вы думаете, как у меня со здоровьем?

Катя, конечно же, не поняла намёка, и сказала:

-Не знаю, трудно, наверное. Вы не болейте, здоровья вам!

-А вы откуда?

-Из Литературного института.

-А кто мастер?

Пока Катя отвечала, я наблюдала. Юнна Мориц взяла ручку, и начала писать. Гллазки её заискрились хитро-хитро. Я даже представить побоялась, какой острый каламбур там появляется… Затем она расписалась — так метко, как будто залихвацки поставила точку.

Отойдя к колонне, я с трудом отобрала у Кати книжку, чтобы прочитать эту загадку, ребус, остроту. Но локаничность оказалась совсем другого рода.

«Нет ничего важнее Вашей Жизни» — гласила надпись.

Я прослезилась.